Я родилась в 1939 году. Мой отец был граф фон Лендорфф. Моя мать - графиня фон Кальнайн. Они оба из Восточной Пруссии, там я и родилась - в болотах Маурзее. Тогда это место принадлежало Германии, а теперь там Польша.

Моего отца казнили, а нас - мою сестру и мою мать - отправили в тюрьму Цайтхайнхоф. Но в это время мы не знали, где мы, потому что гестапо схватило нас ночью. Это был не совсем концлагерь, это был специальный лагерь, куда отправляли всех детей таких людей. Для Гитлера мы были худшими из всех немцев, мы предали его. Нас должны были отправить в Сибирь и уничтожить. За две или три недели до конца войны нас выпустили, потому что у матери были большие связи.

Мы росли в Западной Германии как цыгане, потому что потеряли всё. Некоторое время мы жили у друзей, у которых был дом. Потом они уезжали. Мы переезжали каждый год. Я сменила 13 школ.

Когда мне было 18, я училась в художественной школе в Гамбурге. Потом я уехала рисовать в Италию. Я была во Флоренции, и однажды на улице незнакомый человек подошел ко мне и спросил, не хочу ли я сфотографироваться. Итальянские коллекции показывали в Палаццо Питти и Палаццо Строцци, и он отвел меня туда, ко всем этим Кутюрье. Я очень стеснялась. Вы помните Нико, певицу из группы Velvet Underground? Она тоже немного работала моделью, и я помню, как она смеялась, запрокинув голову, когда увидела меня. Не знаю почему. Мне было ужасно стыдно.

В общем, я начала сниматься для итальянских журналов. Я подражала тем моделям, которых видела в Палаццо Строцци, потому что на самом деле не знала, как это делается. Я вовсю позировала, представляете? У меня до сих пор сохранились фотографии. Это очень смешно.

Там я познакомилась с Денизой Сарро. В то время она в мире моды была известным человекрм. Похожа на Грету Гарбо. Хельмут Ньютон очень много её снимал, чудесные фотографии. Она работала на показах у Диора и какое-то время снималась у Жан-Лу Сьеффа. И она мне сказала: "Мне нравится твое лицо, и я думаю, из тебя получится замечательная модель. Тебе нужно поехать в Париж".

А ещё до того один её приятель, поляк, приезжал в Германию навестить мою мать. Не знаю, как это вышло, но он сказал маме, что знает крупнейшее модельное агентство в Париже - агентство Дориан Ли. Меня это немного заинтересовало, но не особенно, потому что в тот момент я как раз училась рисовать. А он предложил устроить нам встречу. Он сказал: "Она приезжает в Берлин. Почему бы тебе с ней не познакомится?" И вот я поехал в Берлин и пришла в отель к Дориан.

Она сказала: "Да-а, можно попробовать, но вы такая высокая, даже не знаю. Посмотрим. Приезжайте в Париж". И я поехала в Париж, но работы для меня не было. Я была слишком высокая. И мне, конечно же, всё было малО. А они считали женские колени уродливыми и все время натягивали на меня юбку. Кроме того, у меня было совершенно детское лицо, и в сочетании с моим ростом это выглядело странно. Мое лицо принадлежало "Elle", а тело - "Vogue", и ни то ни другое не работало.

Через год в Париже я познакомилась с Эйлин Форд. Она увидела меня у Дориан, когда приехала за новыми коллекциями Она сказала: "Ой, вам нужно в Штаты. Вы высокая блондинка, а это как раз то, что нам нравится. Вы должны приезать в Нью-Йорк".

Но когда я добралась туда, Эйлин повела себя отвратительно. Она сказала, что никогда меня не видела. Она меня не знает! В Париже она говорила, как хорошо, что я блондинка. А там она заявила, что мне надо покраситься в черный цвет, и послала меня к самому дорогому парикмахеру. Мне пришлось отдать ему все деньги, которые я взяла с собой, - за прическу! Потом она сказала: "Никогда не ездите на такси, вы здесь ничего не заработаете, так что ходите пешком. И сбросьте вес, вы слишком толстая". Я никогда не была толстой. Она отправила меня к адвокату, делать рабочую визу. Я приходила к нему три раза, а потом он сказал: "Слушайте, мне жалко ваших денег. Я должен признаться, что Эйлин велела мне не делать вам визу".

Но она не хотела, чтобы он рассказывал об этом мне! Она была такая дрянь! Каждую пятницу она говорила агентам: "Вышвырните её". А они всегда отвечали: "Да ладно, пусть хоть выходные нормально проведет". Так продолжалось какое-то время. Наконец в 1964-м я вернулась в Европу и ещё немного поучилась в Италии. И там я сказала себе: нужно что-то придумать, потому что теперь я точно знаю, чего делать нельзя. Нельзя приходить к фотографам и показывать пробные снимки. Так делают сотни девушек. Нужно, чтобы тебя не забыли, чтобы они сказали: "А вот в этой девушке что-то есть". Я в себе не сомневалась. Я знала, что во мне есть что-то интересное, и хотела поработать над этим. И я сказал себе: ладно, теперь надо постараться, чтобы другие тоже это увидели.

И я решила превратиться в совершенно другого человека. И получить от этого удовольствие. Я стала изобретать этого нового человека - я решила стать Верушкой. Верушкой меня звали в детстве. Это значит "маленькая Вера". А поскольку я всегда была слишком высокой, я подумала, что будет забавно называться Маленькой Верой. И здорово было иметь русское имя, потому что я ведь и сама была с Востока.

Я решила, что Верушка будет ходить в черном. В то время черное никто не носил. Я купила дешевую копию пальто от Givenchy - очень узкое, только книзу немного расширяется, и короткое, еле колени прикрывает, чёрную бархатную шляпу и очень мягкие чёрные замшевые туфли, каких тогда тоже не носили. В них можно было ходить бесшумно, как дикие звери. Мне казалось, у меня из-за них очень красивая походка. Когда я входила в комнату, я была очень похожа на дикого зверя. И вот я вернулась и пошла прямиком к Барбаре Стоун.

Я сказала ей: "Ты должна рассказать фотографам, что какая-то девушка приехала с Востока, вроде бы из России. Никогда не говори ничего определенного о том, откуда именно. Она хочет переехать в Штаты и встретиться с вами, потому что ей нравятся ваши фотографии. Она очень интересуется фотографией. Она вообще очень необычная девушка. Вы должны на неё посмотреть". И конечно, они очень часто говорили да, потому чт им нужны были необычные девушки.

Я приходила и говорила: "Здравствуйте, как поживаете?" А они отвечал: "Можно посмотреть на ваши фотографии?" А я говорила: "Фотографии? Я не ношу с собой фотографии. Зачем? Я знаю, как я выгляжу. Я хочу посмотреть, что делаете вы". И конечно, их это цепляло. Я помню, Пенн сказал: "А вы не могли бы зайти в "Vogue"?" И он позвонил.

С моей первой поездкой в "Vogue" получилось очень смешно. Я уже видела Вриланд в "Harper's Bazaar", и она говорила что-то вроде: "О, у вас чудесные ноги!" или "У вас отличный костяк". А тут, в "Vogue", она сказала: "Кто эта девушка? Запишите мне её имя. Верушка? Верушка, я скоро с вами свяжусь".

Вриланд всё время со мной работала. Я звонила ей и говорила: "Слушайте, я хотела бы снять серию фотографий на берегу, в украшениях". И она отвечала: "Берите всё, что нужно, и езжайте", а потом все публиковала. Очень скоро мы стали командой. Как с Джорджо (Сан-Анжело, стилист, который позднее стал дизайнером). Мы много времени провели вместе, много ездили. Вместе работать и вместе ездить, вот и все наши развлечения. Начали работать в студии сами по себе, ночи напролет там сидели. Мы много придумывали, работали с тканями. Без Вриланд ничего бы у нас не вышло.

Так что я прекрасно работала как Верушка. Людям я нравилась. Потом я познакомилась с фотографом Франко Рубартелли. Это было в Риме. Он был женат на красивой светловолосой швейцарке. Мы с ней были немного похожи, только у неё волосы гораздо красивее. Первые фотографии для американского "Vogue" он снимал с ней - черно-белые, под диким углом, и она при этом делала всякие странные движения.

Я это увидела, и мне очень понравилось, и я встретилась с ним в Риме, мы сделали несколько фотографий и очень подружились. "Vogue" хотел расторгнуть контракт с ним; но потом они увидели, какие у нас получились фотографии, и возобновили контракт. отом в "Vogue" захотели, чтобы я поработала и с другими фотографами. И я поехала в Японию с Аведоном. Но мне хотелось работать с кем-то, кто работал бы только со мной. И поэтому я очень много делала снимков с Рубартелли, а Дику (Аведон) это совсем не нравилось, потому что Рубартелли был ужасно ревнивый и постоянно названивал мне, даже в студию. Да, с этой парочкой была проблема.

Это было как раз перед "Blow-up". "Blow-up" сделал меня страшно знаменитой. Антониони видел меня в Лондоне, где я работала с Дэвидом Монтгомери. Я очень восхищалась им как режиссером. Как-то ночью он пришел, кргда меня снимали, и просидел очень долго, не говоря ни слова, а потом сказал "до свидания" и ушел. И вот, когда я вернулась из Японии, звонит мне Антониони и говорит: "Мне бы очень хотелось, чтобы вы снялись в моем фильме". Я была безумно счастлива. Но все остальные - особенно Рубартелли - пришли в ярость. Он сказал: "Нет, не делай этого, не делай этого!" Но я была уверена в себе. Я скаазла: "Я это сделаю".

Когда я снималась в "Blow-up", я дымила как паровоз. Это было потрясающе. В то время курить было не принято. А после фильма стало модно. Все курили.

После "Blow-up" я уже не так держалась за Рубартелли. Я получала море предложений и всем отказывала, потому что Франко страшно ревновал. Я ведь была ещё неопытная. До Рубартелли я никогда не жила с мужчиной и думала: ну ладно, все мужчины такие. Они просто ужасные ревнивцы. Мне это казалось ужасным, но некоторое время я терпела. Но потом я уже не могла больше терпеть, и я сказала: "Нет, это невозможно".

Мы были вместе пять лет, до начала 70-х. Я уже почти разошлась с ним, но как раз в это время мы снимали фильм "Стоп, Верушка". Я очень сердилась, не хотела, чтобы мое имя было в заглавии, люди могли бы подумать, что это моя история. Но он всё равно сделал по-своему. Вложил в него все свои деньги, и произошла катастрофа. Фильм вышел, успеха не имел, а у него было столько долгов, я думала, ему придется уехать из Рима. Он уехал в Венесуэлу и стал там продюсером, мы больше никогда не виделись.

Первый раз я сделала каменное лицо на террасе в Риме, где мы жили с Франко. Я была одна, расстроена, и я сказала себе: "Что будет со мной? Кем я только не была! Во мне столько разных женщин". Я уже рисовала себя в образе животных и растений. Нет, подумала я, лучше я совсем исчезну и стану камнем. И я увидела, как прекрасна структура камня террасы. И я взяла краски, зеркало и постаралась нарисовать это на моем лице. Пришел Рубартелли, увидел это и сфотографировал меня. А потом я делала это гораздо лучше, для фильма "Стоп, Верушка".

У меня был специальный резиновый скальп, и вокруг были камни, и я лежала на камнях. Камера показывала камни, камни, камни - а потом один из камней открывал глаза и смотрел на вас. И потом я исчезла, кажется в 1971-м. Мои последние фотографии так и не были изданы. Дик Аведон решил снять всю парижскую коллекцию только со мной. И мы поехали в Париж с Арой Галант, которая занималась волосами, и Сержем Лютенсом, отличным визажистом.

Он много часов делал мне макияж, а потом Ара сделала мои волосы спереди очень белыми и лчень длинными. Нам не понравилось, как это выглядело. Мы хотели всё поменять. Мы решили сделать что-нибудь другое - поработать в парике илиещё что-нибудь. Мы экспериментировали. Но потом Алекс Либерман и Грей Мирабелла, которая только что сменила Диану Вриланд на посту главного редактора "Vogue", посмотрели на фотографии и тоже остались недовольны. Им не понравилось, как я выгляжу.

Грейс Мирабелла любила вполне определенный тип внешности, волосы до плеч, очень свежо, очень буржуазно. И она хотела, чтобы и я выглядела так. Я почувствовала, что они хотят изменить мою личность на что-то, что пользуется спросом. Она сказала: "Люди тебя узнают". А я сказала: "Нет. Возьмите для этого другую девушку". И они действительно попросили другую девушку. А я очень долго не работала моделью. Конечно, я была моделью, только нетипичной. Может быть, я неудавшаяся актриса. Я относилась ко всему этому как к долгой пьесе. Мне никогда не нравилось выглядеть всё время одинаково: иначе я бы не продержалась так долго в этом бизнесе.

Когда я путешествовала с Джорджо Сант-Анджело, мы даже разрезали одежду, если она нам не нравилась. Все дизайнеры были счастливы, потому что фотографии получались просто отличные. Теперь все совсем по-другому. Обязательно должно быть видно платье. Это очень трудно совместить с тем, как работаю я. Я никогда не любила рекламу. Они хотели выпустить водку "Верушка", но потом ужасно рассердились, когда увидели, что я раскрашиваюсь под стены. А я бы даже за миллион долларов не отдала свободы самовыражения. Я позвонила Диане Вриланд по поводу этого контракта. Я уже решила сказать нет, но хотела услышать её совет. Она сказала: "Верушка, будь очень, очень, очень упрямой, а потом скажи нет". Мне это ужасно понравилось.

Я жила в Германии с 1971 по 1976 год. Окружающий мир больше не интересовался тем, что я могла делать в качестве модели, так что я попросту сказала: "Ладно, займусь чем-нибудь другим". Это было вполне естественно. Я начала заниматься рисованием на теле вместе с Хольгером Трюльчем. У меня был дом, я жила там с Хольгером, мы расписывали мое тело, и я сливалась с пейзажем. Это была модельная карьера наоборот. А потом мы стали рисовать на платьях. Это была пародия на модельный бизнес. Я раскрашивала себя под мужчину.

Когда мы с Хольгером нашли склад одежды в Италии, где сделали поразительную серию фотографий в 1988-м, мы не подумали. Что будем использовать одежду. Просто это место показалось нам визуально интересным, но оказалось, что там хранятся горы старой одежды, и это было очень похоже на мою жизнь. Я не хотела делать такую психологическую работу, но слишком сильна была связь с моей историей, моими корнями. На наших фотографиях склад выглядит очень красиво, но если вы присмотритесь, подумаете о лагерях, где они шьют одежду, вы поймете, что это на самом деле очень страшно. Так сто это красавица, внутри которой сидит чудовище. И это серьёзно.