"... Для меня было крайне важно, чтобы магия в фильме была западной, а не восточной. В какой-то момент в сценарий хотели привнести китайскую чертовщину, чтобы привлечь зрителей азиатской магией и философией, но я сказал: «Ни в коем случае. Мы должны сосредоточиться на волшебстве Запада, особенно на короле Артуре!» Для меня нет ничего более значительного и захватывающего, это все-таки мои корни…"

Широко известна ваша любовь к мифам и легендам, особенно про Мерлина. Надо полагать, «Ученик чародея» — это для вас фильм что надо?

Для меня было крайне важно, чтобы магия в фильме была западной, а не восточной. В какой-то момент в сценарий хотели привнести китайскую чертовщину, чтобы привлечь зрителей азиатской магией и философией, но я сказал: «Ни в коем случае. Мы должны сосредоточиться на волшебстве Запада, особенно на короле Артуре!» Для меня нет ничего более значительного и захватывающего, это все-таки мои корни…

Разве ваши родители родом из Великобритании?..

Нет, вы правы, мама по происхождению немка, а папа — итальянец. Я имел в виду, что мои предки, по всей вероятности, римляне и саксы, а те и другие были в Англии. Я всегда буду там в каком-то смысле чужаком, потому что родился не на английской земле, но связь с ней я ощущаю.

Вот почему вы купили дома в Бате и окрестностях…

Да, я какое-то время жил в Гластонбери; собственно, я и сейчас там живу. Просто давно не был дома, а выбрал я это место именно потому, что увлекся мифологией. Я обитаю в самом сердце всех легенд и мифов и, возможно, даже каких-то исторических событий. Точно мы этого не знаем, но я читал книги на эту тему… В общем, это для меня главный источник вдохновения. В итоге я снялся в «Ученике чародея».

Что вас вдохновляло больше — баллада Гете или диснеевская «Фантазия»?»

И то, и другое. На съемках «Пророка» я обмолвился, что хотел бы сыграть чародея, древнего волшебника, — все эти легенды, как я уже сказал, меня очаровывают. Тут Тодд (Гарнер, продюсер — EMPIRE) и говорит: «Есть вариант: «Ученик чародея»!» Он работал с Disney. Как и я, он любит «Фантазию», и идея переснять один из эпизодов этой картины очень понравилась нам обоим.

Диснеевский эпизод длился минут десять, не более…

Мы поняли, что можем развернуть этот десятиминутный скетч и создать на его основе сложный, детально продуманный мир. Мы сразу обо всем договорились, нашли сценариста, потолковали с Джерри Брукхаймером. Он прочел сценарий, ему понравилось. У Джерри только что был огромный успех с «Пиратами…», и, я думаю, он был внутренне готов взяться за что-то еще более фантастическое. Потом мы пригласили Джона Тёртелтауба — мы с ним отлично сработались на «Сокровище нации».

Он веселый парень, да. Джон сглаживает ваши, гм… острые углы?

Точно. Джону нравится держать меня, как он говорит, в «зоне веселья» — я в своей работе склонен немного ударяться в мрачные, резкие тона, а он любит, чтобы все было очень позитивно. Мне же, соответственно, нравится склонять его на темную сторону. В общем, мы два сапога пара.

Вы с Джоном ходили в одну школу, верно?

Да, и мы были приятелями. Не лучшими друзьями, но все равно часто встречались.

Вы учились в параллельных классах, но ушли из школы раньше Джона. Почему?

Я ушел в середине учебного года, потому что мне не дали роль в школьном спектакле.

Вот это акция протеста! Вашу роль дали Джону?

Понятия не имею. Помню, в «Нашем городке» по Уайлдеру он был главным героем, а мне достался констебль Уоррен! Коп, который приехал в город, — две реплики! Ужасная роль. И Джон будет напоминать мне об этом до конца жизни. Что до ухода из школы — мне не дали главную роль, не дали вообще никакой роли в постановке «Вестсайдской истории». Я оставался там только из-за драмкружка, и когда меня прокатили с ролью, я ушел. Сдал экзамены и ушел. И сразу пошел работать. Мне повезло, я стал сниматься в кино.

Вы решили стать актером после того, как увидели Джеймса Дина в фильме «К востоку от рая», да?

Одно время я хотел быть морским биологом, потом боксером, потом фокусником и гонщиком. Все это меня увлекало, но когда мне стукнуло 15 лет и я увидел в кинотеатре «Беверли-Синема» Джеймса Дина, то понял, что хочу стать актером. Еще я хотел стать музыкантом, певцом, но стоило увидеть эпизод, в котором Джеймс Дин дает деньги Рэймонду Мэсси, игравшему отца героя, — и мое сердце было разбито.

Это было прозрение.

Я понял, что не могу иначе. Это был поворотный момент. Я понял, что сделаю все, чтобы стать таким актером. Кроме того, я сказал себе, что, став актером, я научусь и скакать на лошадях, и ездить на гоночных машинах, и боксировать, то есть все мои мечты сбудутся. Для меня это был хороший опыт, хотя на семейной жизни он сказался не лучшим образом.

Вы с самого начала работали по системе Станиславского и в первые годы снимались очень активно…

Сейчас, возвращаясь домой, я не привожу с собой своего персонажа — в известной степени. С другой стороны, всегда есть какое-то глубинное течение… Если уж актер взялся за роль, он не может — на каком-то уровне — не работать над ней все время. Я уверен, что даже сейчас в моем подсознании формируется нечто, о чем я даже не догадываюсь. Но сознание мое работает как надо, и когда съемки заканчиваются, я еду домой, к семье — именно я, а не мой герой. Сейчас во мне уже не идет та борьба, которая шла, когда я был моложе, работал по Методу, сживался с героями, мог повести себя непредсказуемо, возвращался домой — и вел себя точно так же. Когда в доме дети, так жить нельзя. Это игра для молодых.

Так что же заставило вас обратиться к Методу?

У меня не было актерского образования, и я понимал, что могу только делать то, что делает мой герой, ну, как Де Ниро — просто жить ролью. Когда ты живешь ролью, ты о ней не думаешь. Тебе не нужно как-то особо себя готовить. Ты просто делаешь то, что делаешь, правда, с одним условием: если у тебя хороший режиссер. Если хорошего режиссера нет, то это может плохо кончиться.

Вы упомянули Де Ниро. Некоторые критики ставят вас на одну доску с ним и Пачино. У вас не бывает ощущения, что вам порой не отдают должного?

Нет. Мои кумиры — Иствуд и Николсон, актеры вроде них. Мне нравятся Де Ниро и Аль Пачино, но у меня другой путь: я стараюсь быть эклектичным, показывать что-то новое и зрителям, и себе. Не хотелось бы, чтобы меня сравнивали с другими актерами лишь потому, что я пытаюсь играть так, как чувствую, играю что-то свое и не забываю о своих корнях. Я вырос на фильмах Рэя Харрихаузена, мне нравился «Звездный путь», я любил фантастику, в общем, мои пристрастия не слишком совпадают с пристрастиями Де Ниро и Аля Пачино. На меня куда больше повлиял Герберт Уэллс. Но я понимаю, что Аль Пачино — один из величайших актеров. Его Майкла Корлеоне в «Крестном отце» или Тони Монтана в «Лице со шрамом» нельзя улучшить. Есть актеры столь же хорошие, но лучше никого нет, и его фильмы я смотрю с замиранием сердца.

Судя по всему, на вас больше повлияли 1950-е…

Да. Я обожаю 50-е, они для меня основа основ. Джеймс Дин, Марлон Брандо…

Отправной точкой вашей карьеры стал фильм «Воспитывая Аризону». Ваша немного сумасшедшая игра — это результат эклектичного подхода, о котором вы говорили?

Хороший вопрос! Те съемки требовали от меня очень многого. Я был еще молод — мне было то ли 19, то ли 21… У меня была идея сыграть в этом фильме персонажа вроде Вуди Вудпекера. Я недавно прочитал интервью братьев Коэнов, где они говорят, что тащились, кроме прочего, от Уолтера Ланца, придумавшего Вуди Вудпекера. И самое смешное, что я знаю, откуда это взялось, — из этого моего странного юношеского желания: попробовать сыграть мультперсонажа вживую, как героя фильма.

Перейдем от Коэнов к Дэвиду Линчу и его фильму «Дикие сердцем». Часто говорят, что вы сыграли в нем «в духе Элвиса Пресли».

Да, но даже тогда, когда все только начиналось, я задумывался о синтезе искусств. Говорят, что я сыграл «в духе Элвиса Пресли», но на деле я играл «в духе Энди Уорхола», который брал портреты идолов и делал изумительные коллажи — с Джаггером, Пресли, Мэрилин Монро, Суперменом, — и я думал: можно ли сделать то же самое в актерской работе? Станиславский в книге «Работа актера над собой» пишет, что худшее, что актер может делать, — это подражать. Я сказал себе, что это вызов, что надо нарушить это правило. Я решил, что буду играть в духе Энди Уорхола и нарушу правило Станиславского — в этом фильме я буду подражать Элвису. И я это сделал. Мне хотелось раскачать лодку, добавить в кино немного панк-рока.

Вы похожи на фаната панк-рока…

О да. Sex Pistols!

Для вас все начинается и заканчивается панком 1970-х?

Да. Для меня все заканчивается смертью Сида Вишеса. Я был фанатом Sex Pistols — и все.

В «Покидая Лас-Вегас» вы добавили панк-рока изрядно. Можно ли утверждать, что в работе над этой ролью вам помогла личная драма (разрыв с невестой, моделью Кристен Зэнг)?»

Да, эмоции играть всегда легче, если ты переживаешь на самом деле, но все еще можешь себя контролировать. Я смотрел разные фильмы про алкоголизм — а сам я не алкоголик, никогда им не был, не состоял в обществе анонимных алкоголиков, не лечился в клиниках, — и я хотел сыграть свою роль убедительно. И осознал, что выбор прост: а) нажраться, записать пьяного себя на пленку и попытаться себя же копировать; б) нанять алкотренера, который понимает, что значит быть пьяным, и сам все время пьян; в) доводить себя до кондиции в тех сценах, где это уместно.

И что вы пробовали — а, б или в?

С третьим вариантом я сильно рисковал — можно ведь и сорваться. В общем, я опробовал все три варианта, и они сработали, но мне повезло, что фильм снимался только месяц. Если бы съемки длились дольше, это могло плохо кончиться.

Эта роль принесла вам «Оскар», и она же подтолкнула вас к более мейнстримовым, крупнобюджетным фильмам. Или вы уже шли в этом направлении?

Уже шел. Это неправда, что я стал сниматься в экшнах после «Покидая Лас-Вегас». К моменту получения «Оскара» я уже сыграл в «Скале». Фильм был уже готов. Я решил выскочить из колеи. Об эклектичной карьере я думал с самого начала, так что это заблуждение, что я получил «Оскар» — и ринулся с ним на заработки. В Голливуде это не так работает. «Оскар» — это не пропуск в приключенческое кино. Либо тебя в нем снимают, либо нет.

Вы упомянули «Скалу», а еще был «Без лица». Вы играли в боевиках сложные характеры. Вам приходилось отстаивать свое видение героев?

Приходилось, и я старался понять, какими они должны быть, и только из-за них я соглашался сниматься. Начать с того, что я вырос на приключенческих фильмах с Клинтом Иствудом и Чарльзом Бронсоном и знал, что в экшнах нужно стараться играть сложных людей, потому что таких персонажей в боевиках всего ничего. Я видел, что нужно делать, и хотел попробовать. Опять же, я смотрел на такие роли как на вызов. Я ведь не из тех актеров, которые могут сыграть кого угодно, и по моим предыдущим фильмам, будь то «Воспитывая Аризону», «Поцелуй вампира» или «Покидая Лас-Вегас», никто не сказал бы, что я могу сыграть героя боевика. Только Джерри Брукхаймер — один-единственный — решил, что я смогу, и дал мне такую возможность.

В фильме «Пипец» есть отсылка к «Без лица» — что вы о ней думаете?

Есть одна, но она не связана с моим героем. Честно говоря, я ее и не помню. Может, какая-то реплика… «Без лица» — это был чудесный опыт. Джон Ву показал мне «Пулю в голове» с Тони Люном — эти двое очень похожи на Вернера и Кински. Когда я увидел, до чего актеры доходят в «Пуле в голове», я понял порог дозволенного у Ву, и что я могу играть куда более резко, чем раньше, особенно голосом. Вернер, когда работал с Кински, тоже мирился с тем, что Кински экспериментирует с голосом, а меня такие эксперименты очень интересовали. «Без лица» дал мне шанс выразить себя. Не думаю, что я играл бы так же смело, если бы Ву не показал мне «Пулю в голове», — я бы не был уверен в том, что мы поймем друг друга. До того я видел «Наемного убийцу» и «Круто сваренных», но только посмотрев «Пулю…», понял, насколько резко, пугающе резко играют актеры в фильмах Ву. И я зажегся. Для меня это был сигнал.

Вы упомянули Брукхаймера — вместе вы сделали семь фильмов. он не боится рисковать, правда? Взять хоть «Воздушную тюрьму»…

Ну да, Джерри дал мне роль героя экшна, а в «Воздушной тюрьме» снял Стива Бушеми и Джона Малковича — кто еще решился бы на такое? Если бы эти ленты продюсировал кто-то другой, такого бы никогда не случилось. То же и со мной: Джерри нужен был свежий взгляд на боевики.

Еще вы с Брукхаймером сделали фильм «Угнать за 60 секунд», о котором разочарованные поклонники говорили, что стиль там победил содержание.

С этой картиной любопытно вот что: когда она только вышла, я понимал, что это не самый лучший наш с Джерри фильм, и я ему сказал об этом. А он ответил, что фильм людям нравится, что он успешен. Мне «60 секунд…» не казались чем-то выдающимся, но фильм стал культовым у многих жителей больших городов. Люди по всему миру до сих пор вспоминают: «Боже, «60 секунд…»! С него все началось!» Потом были «Токийский дрифт» и прочее…

Фильмы серии «Форсаж»…

Да, все это. Для многих «60 секунд…» — это вроде «Лица со шрамом» в субжанре про угон автомобилей и гонки в городе. Я и предположить не мог, что все так обернется, однако фильм нашел своего зрителя.

Вам правда понравилось играть у Спайка Джонза в «Адаптации»? Он славится запредельной дотошностью, да и близнецов изображать непросто…

Спайк — визионер, и, кстати, мне очень понравился его последний фильм. Очень. Я послал ему, верьте или нет, белую орхидею и написал: «Ты поэт, провидец, визионер и волшебник; спасибо тебе за «Там, где живут чудовища»!» Он такой и есть. Как он сумел преобразить короткую историю в рассказ о конфликте между детьми и взрослыми — это настоящее чудо… Возвращаясь к вопросу: я знал, что работа со Спайком Джонзом — это работа с визионером и не-заурядной личностью. Спайк — микроменеджер. Он говорит тебе: «Играй так, играй эдак», — и все время что-то подправляет, и тебя это начинает ошеломлять, особенно если играешь то одну роль, то другую. Я был полностью обескуражен. Но как только я понял, в чем тут дело, я сказал ему: «Я буду как дистанционно управляемая машинка. У тебя есть пульт. Жми на кнопки!» Джонз вывел меня на новую высоту, о которой я до того и не догадывался. Как раз тогда мне очень нужны были поддержка и вдохновение.

Кстати о вдохновении: Папаня в фильме «Пипец» — лучшая ваша роль за последние годы?

Не знаю. По мне, «Пипец» — это история о привязанности отца и дочери, но это еще и лента с моралью, с иронической моралью о том, к чему приводит фиксация на насилии и даже на супергероях. В последнее время зацикленность на комиксах и супергеройской мифологии достигла своего апогея, мне кажется.

Вы снялись в ремейке «Плохого лейтенанта», потому что вам нравится оригинал или вы хотели поработать с Вернером Херцогом?

Мне нравится оригинал, но важнее всего была работа с Вернером, потому что я без ума от его фильмов и — особенно — его отношений с Клаусом Кински. Вернер меня восхищает, и я хотел с ним работать. Его фильмы для меня — как поэмы, они витают в каких-то заоблачных далях. Я был уверен, что его «Плохой лейтенант» не будет иметь ничего общего с оригиналом, что Вернер снимает кино о совсем иных, куда более абстрактных материях.

Ваш новый фильм «Время ведьм» рассказывает о вашей любимой эпохе — средних веках.

Это моя эпоха и моя история. Я хотел телепортировать себя в другое время и посмотреть, смогу ли я перевоплотиться в рыцаря, которого заботят вопросы веры, церкви и насилия. Этот герой мне крайне интересен: он все еще верит в Бога и совсем не рад тому, что крестовые походы требуют от него такой жестокости. Потому он фактически уходит в самоволку. Церковь находит его и назначает конвоиром юной дамы, которую считают ведьмой, но он сомневается в ее виновности, он ощущает, что происходящее как-то связано с политикой. Он не уверен в том, что она ведьма, очень может быть, что она — всего лишь жертва.

Вы только что приступили к съемкам в «Агрессивном вождении» Патрика Люссье, режиссера «Моего кровавого Валентина»…

Съемки в самом разгаре. Это тоже путешествие в царство сверхъестественного, что, учитывая мои нынешние интересы, неудивительно. Можно сказать, это фильм для любителей ночной жизни. Не в клубном смысле, а в смысле полуночных бдений. Больше я, пожалуй, сказать не могу.

Вам уже за сорок. Это лучшее десятилетие вашей жизни?

В чем-то — да, хотя когда тебе от тридцати до сорока, в тебе все-таки больше сил — и физических, и душевных.

«Когда его время придет, Ник Кейдж умрет без сожалений». Да или нет?

Я ни о чем не жалею. Я словно жил жизнями множества людей. К своим сорока шести я прожил больше, чем одну жизнь. Я был разными людьми. Я менялся, и продолжаю меняться, и это прекрасно. Впрочем, нет, у меня есть одно сожаление. Кто-то спер три моих лучших комикса. И их так и не нашли.