Густав Климт, как истый художник, всю жизнь искал и находил вдохновение в женской красоте. Но, как истый ценитель, ни с одной красавицей не задерживался надолго, а потому чести называться музой Климта не успела удостоиться ни одна из них.

I

Лет за пятьсот до нашей эры римские плебеи, обидевшись на высокомерных патрициев, покинули город и отказались возвращаться, пока не будут приняты справедливые законы, уравнивающие права всех граждан. С первого раза у них не очень-то получилось, но бунтовщики в конце концов добились своего: демократия, пусть и частично, восторжествовала, а сам исход вошел в историю под названием “сецессио плебис” — “отделение плебеев”.

Густав Климт, основатель и многолетний лидер “Венского Сецессиона” — знаменитого движения художников-бунтарей, — несмотря на то что появился на свет в предместье императорской Вены, тоже был по рождению типичным плебеем. Гравер и ювелир Эрнст Климт, эмигрировавший из Моравии в поисках лучшей доли, и его жена Анна, забывшая ради детей мечты о концертной сцене, при всей возвышенности своих занятий были людьми простыми и бедными. Большая семья много лет едва сводила концы с концами, постоянно меняя дешевые квартиры. Густав вместе с двумя братьями и четырьмя сестрами испытал в детстве и лишения, и голод, и презрение богатых сверстников. Однако скоро судьба его переменилась к лучшему — в Художественно-промышленной школе, где Климт и его братья учились по стипендии, обратили внимание на перспективного ученика.

Благодаря урокам отца Густав пришел в школу уже прекрасным рисовальщиком и умелым оформителем, но никаких послаблений себе не позволял. Он учился серьезно, прилежно и вдумчиво, поражая преподавателей не только успехами, но и фанатичным желанием постичь как можно больше. Рассказывали, что он подкупил слугу Ганса Макарта — лучшего венского живописца тех лет, — чтобы тайно проникнуть в мастерскую своего кумира и изучить приемы его работы по неоконченным полотнам. Однако ни тогда, ни позже страсть к высокому искусству не мешала Климту оставаться прагматиком — еще в школе он научился неплохо зарабатывать, промышляя рисованием портретов по фотографиям.

Густаву не исполнилось и восемнадцати, а его младшему брату Эрнсту было и того меньше, когда юные мастера получили свой первый официальный заказ — оформление музейного дворика. Так возникла весьма успешная “Компания художников” в составе Густава, Эрнста и еще одного их однокашника Франца Матча. Помогал и старший брат Георг, ставший профессиональным декоратором — изготовленные им рамы считаются неотъемлемой частью многих работ Климта. Росписи и дизайн выходили у ребят просто на загляденье. За десять лет они объездили всю страну, оформляя то павильон минеральных вод в Карлсбаде, то столичный Бургтеатр, то виллу императрицы Сисси. В двадцать шесть Климт получил золотой орден “За заслуги”, в двадцать восемь — императорскую премию. И ничто как будто не предвещало крутого виража в его творчестве.

II

В 1891 году братья Климт познакомились с сестрами Флёге — Полиной, Хеленой и Эмилией. Дочери краснодеревщика Германа Флёге работали портнихами, а позже, когда разбогатевший отец стал первым на всю империю фабрикантом пенковых трубок, перешли в область высокой моды — старшая, Полина, возглавила школу “от кутюр”, меньшие сестры управляли домом моделей, модным салоном и текстильной фабрикой. Повторимся, это было уже потом, так что Эрнст Климт влюбился в Хелену Флёге вполне бескорыстно. Но если их встречи увенчались стремительной свадьбой, то странные отношения Густава с Эмилией растянулись на всю жизнь — до сих пор непонятно, насколько далеко они заходили. Сблизила их, по-видимому, ужасная трагедия в самом начале знакомства — в 1892 году Климты потеряли отца, а месяца через три совершенно неожиданно умер от перикардита молодой и перспективный Эрнст. Густав, всегда трепетно относившийся к своей семье, перенес этот двойной удар тяжело, впал в затяжную депрессию и почти забросил творчество. Однако в доме Флёге бывал регулярно, навещая годовалую племянницу и морально поддерживая молодую вдову Хелену. О том, что искреннее сочувствие не помешает и ему самому, первой догадалась восемнадцатилетняя Эмилия...

В конце концов Климту удалось восстановить душевное равновесие, но многое в нем изменилось бесповоротно. Официальная академическая живопись, в которой он достиг всех мыслимых вершин, ему давно наскучила — и, как выяснилось, не только ему. В 1897 году сорок венских художников-модернистов создали то самое “отделение плебеев” — собственное объединение, названное “Венским Сецессионом”, а Климта единогласно избрали президентом. Да и кого еще им было избирать? Климт не умел произносить пламенных речей, не любил делать громких заявлений и, вообще, по мере сил избегал публичности, но именно его творчество, прежде вполне благопристойное, стало теперь скандальным символом нового искусства.

Началось с трех картин для актового зала Венского университета. Предполагалось, что художник в традиционной манере изобразит торжество наук над вселенским хаосом, но Климт решил по-другому: “Философия” на его эскизах заводила людей в аллегорический туман, “Медицина” равнодушно отворачивалась от толпы умирающих, а “Юриспруденция” в лице трех фурий безжалостно обрушивалась на человека-жертву. И все это было сдобрено изрядной порцией неприкрытого эротизма. Возмущение добропорядочных граждан было настолько велико, что университет отказался от готового заказа. Следующей “пощечиной общественному вкусу” стала программная “Голая правда” — обнаженная рыжеволосая красотка, нарочито вульгарная и чувственная, бесконечно далекая от привычных классических идеалов, зато олицетворявшая жизнь без лицемерных прикрас. “Правда — это огонь, — гласила надпись на картине. — Огонь освещающий и испепеляющий”.

“Голая правда” вызвала столько яростных споров, что Климт счел нужным заменить эти слова на известное высказывание Шиллера: “Если не можешь угодить всем, понравься немногим. Нравиться многим — плохо”. Тем самым президент “Сецессиона” свел на нет главную идею сецессионистов “Искусство принадлежит всем”. Но, похоже, это его совершенно не волновало. С тех пор Климт писал, что хотел, и никакие идеологи — ни старые, ни новые — не были ему указ. Конечно, для такой свободы требовалась полная финансовая независимость, и чтобы ее достичь, он легко пренебрег и вторым основополагающим принципом своего движения — “Художник не должен быть лавочником”. Лавочником он себя ни в коей мере не считал, но продавать свой труд умел просто виртуозно.

Знаменитая “Галерея жен” — портреты дражайших половин миллионеров, банкиров и промышленников — не только принесла Климту небывалую популярность, но и сделала его весьма обеспеченным человеком. И то, и другое он, несомненно, заслужил — самая заурядная матрона превращалась под его волшебной кистью... нет, не в красавицу — портретное сходство оставалось почти фотографическим, — а в воплощение женской сущности, необъясненной, манящей и недостижимой. И все эти портреты — по сути, изысканные мадригалы, до конца понятные только самому художнику и его моделям, — несли в себе неуловимую попытку близости, пьянящий соблазн нарушить извечные запреты. Как серенада влюбленного юноши под окном, ласкающая слух даже самой верной жены в мире... Короче, женщины наперебой рвались к Густаву в клиентки, а за мужские портреты он предпочитал не браться.

III

Приемами “менеджмента” Климт удивительно напоминал другого прославленного жителя тогдашней Вены — Зигмунда Фрейда, тоже сделавшего состояние на причудах богатых дам. Кстати, сходство этим не исчерпывается. Эротика, пронизывающая едва ли не каждое полотно Климта, замечательно перекликается с вездесущим фрейдовским либидо, а символическую схватку мировых стихий — еще один лейтмотив его творчества — традиционно трактуют через фрейдовское же противоборство Эроса и Танатоса. Хотя еще неизвестно, что было раньше, ведь эту часть своей теории Фрейд разработал уже после смерти Климта.

Бывал ли Климт на консультациях у Фрейда — вопрос, конечно, интересный. Разумеется, Густав с его плохо скрываемой эротоманией был настоящей находкой для психоаналитиков, но вряд ли он сам считал свою слабость болезнью, требующей лечения. Наоборот, с удовольствием увивался за молоденькими прелестницами, а когда позволили доходы, устроил в своей мастерской настоящий сераль. Когда хозяин в сандалиях и древнегреческой хламиде на голое тело трудился за холстом, вокруг обычно бродили, лежали и сидели, поедая фрукты, три или четыре обнаженные красотки-натурщицы — неиссякаемый источник вдохновения. Время от времени он кричал какой-нибудь из них “Замри!” и зарисовывал впечатлившую его позу — таких эскизов осталось после Климта несколько тысяч, не считая тех, которые он сжигал, сочтя уже ненужными.

Излишне говорить, что новоявленный султан не ограничивался платоническим созерцанием девичьей красы, и его модели регулярно производили на свет детей. Молва приписывала Климту полтора десятка внебрачных чад, которых он, кстати сказать, охотно признавал своими и давал деньги на их содержание. Особо выделял Густав некую Мицци, Марию Циммерман, родившую ему сына и дочь, — ей он покровительствовал всю жизнь, помогал не только деньгами, но и добрыми советами, отговорив однажды от соблазнительной, но опасной карьеры художницы.

А теперь разрешите поинтересоваться: как в эту идиллию вписывается якобы страстная любовь Климта и Эмилии Флёге? Зачем унижать достойную женщину выдуманной близостью с сексуальным маньяком, изменявшим ей чуть ли не каждый день? Только на том основании, что кому-то привиделось лицо Эмилии на знаменитом климтовском “Поцелуе”? Так это просто одна из гипотез, на достоверные портреты Эмилии героиня “Поцелуя” не очень-то похожа. А ведь пожелай Климт изобразить именно Эмилию, он сделал бы это без труда — с его-то фотографической точностью... К тому же в “Поцелуе” участвуют двое, и мужчина, ясное дело, должен быть самим Климтом. Но художник официально заявлял в печати, что его автопортретов не существует, поскольку он не считает себя ни подходящим материалом для творчества, ни достаточно интересным объектом для зрителя.

И для самых упорствующих: сохранились четыреста с лишним открыток, которые Климт посылал Эмилии, и несколько ее ответных — и ни в одной нет даже намека на какие бы то ни было чувства, только скучные слова о том, как прошел день. Вы только представьте себе разочарование искусствоведов, отыскавших эти открытки! А между тем Густав и Эмилия много и плодотворно общались. Он разрабатывал по ее идеям модели новомодных платьев: высокая талия, корсаж с геометрическим узором, воланы на юбке и рукавах — все это тогда тоже считалось новаторским “сецессионом”. Одежду на портретах Климт почти никогда не писал с натуры, а дорисовывал потом. И тут уже Эмилия помогала ему как эксперт по вопросам моды.

Они часто отдыхали вместе на альпийском озере Аттерзее, но и там для романа не было времени, поскольку трудоголик Густав безостановочно писал пейзажи. В Вене он работал с десяти утра до восьми вечера и на отдыхе не изменял этой привычке: утром один пленэр, после обеда — другой. Общие планы он “вырезал” из ландшафта с помощью особой рамки из слоновой кости, а мелкие детали, придававшие его пейзажам необыкновенную глубину, запечатлевал, глядя в бинокль. Иногда ради уединения укреплял мольберт в лодке и выезжал на середину речки, а сеанс заканчивал несколькими километрами интенсивной гребли. Согласитесь, если едешь развеяться с любовницей, так себя не ведешь. Нет, конечно, свечку там никто не держал, и можно придумать, например (есть и такая версия), что Эмилия постоянно навязывалась Климту в партнерши, а он, опасаясь, что после этого придется жениться, упорно уклонялся. Но и этот полубредовый вариант полноценным романом назвать трудно. Оказывается, мужчина и женщина могут проводить массу времени вдвоем, питать друг к другу неослабевающий интерес и не заморачиваться при этом всякими там нежными чувствами. Почему-то многих это удивляет.

IV

А бесстыдные красавицы с полотен Климта продолжали успешно дразнить консервативную публику. На его выставке известный коллекционер граф Ласкоронски, держась за голову, бегал от картины к картине с криком: “Какой ужас!” И это была еще довольно безобидная реакция, а вообще-то Климта предлагали судить, выслать из страны и даже кастрировать. Ответы сецессионистов были куда креативнее. Идеолог “Сецессиона” Герман Бар выпустил провокационную книгу “Против Климта”, собрав там самые тупые и злобные нападки — читатель должен был убедиться, что Климта ругают одни идиоты. А сам Климт свое очередное полотно так и назвал “Моим критикам” — весь передний план картины занимал роскошный женский зад...

И вдруг в самый разгар побоища Климт снова сделал крутой поворот — оставил пост главы “Сецессиона”, основал собственный Союз австрийских художников и поменял творческую манеру, открыв свой прославленный “Золотой период”. Вдохновленный старинными византийскими мозаиками, он вспомнил приобретенные еще в юности ювелирные навыки и начал дополнять свои картины великолепными позолоченными орнаментами. Теперь он прописывал в портретах только лица и руки — в обрамлении фантастического декора, заменявшего одежду и фон, они были точь-в-точь иконы в золотых окладах. А главной святыней этого пантеона стала “Золотая Адель” — портрет молодой красавицы Адели Блох-Бауэр — ныне самая дорогая картина в мире.

Адель, младшая дочь банкира и железнодорожного магната Морица Бауэра, жила припеваючи, вот только еще девочкой испытала тяжелейший стресс после смерти любимого старшего брата Карла. Прекрасным лекарством от тоски послужило раннее замужество. Скорее всего, это был брак по расчету: во-первых, жених, промышленник Фердинанд Блох, был вдвое старше невесты, во-вторых, его брат в те же дни женился на сестре Адели, наконец, обе молодые семьи приняли общую двойную фамилию Блох-Бауэр. Адель была дамой весьма романтичной, читала классику на четырех языках и удивительным образом сочетала болезненную воздушную хрупкость с горделивой спесью миллионерши. Постоянно жаловалась на слабость и мигрени, но при этом курила почти непрерывно и умерла в расцвете лет от меннингита.

Как же было не зачислить и ее, такую странную и нежную, в любовницы Климта! Тем более что есть серьезные основания считать, что двумя официальными портретами Адели он не ограничился, написав именно с нее библейскую Юдифь топлесс. И еще неизвестно, знал ли об этом муж... Что тут скажешь, кроме того, что сходство Адели с климтовской “Юдифью”, кстати, не такое уж и бесспорное, совершенно не волновало Фердинанда Блох-Бауэра. Да и странно было бы ему заказывать портрет своей жены не кому-нибудь, а ее возможному соблазнителю. Ах да, еще в венском дворце Блох-Бауэров Адель устроила после смерти Климта его мемориальный зал, где висели все работы художника, приобретенные Фердинандом. Правда, в этом дворце-музее было еще несколько таких же залов, посвященных другим авторам...

Нет, не стоит искать в биографии Климта “верную и вечную любовь”. Он, как никто, умел изображать женщин несказанно желанными, но это совершенно не означает, что его хоть раз в жизни посетило иррациональное чувство влюбленности. Абсолютный прагматик в работе и в быту, Климт никак не принадлежал к числу людей, снедаемых страстями. К тому же он всю жизнь стремился к полной свободе и, очень может быть, сознательно избегал любых длительных привязанностей и глубоких увлечений — ему вполне хватало легкодоступных натурщиц и легкомысленных поклонниц.

Единственной женщиной, пользовавшейся неизменной преданностью и любовью Густава на протяжении всей жизни, была его мать — Анна Климт. Все годы она тихо и незаметно жила рядом со знаменитым сыном, готовя ему завтраки, собирая в нечастые поездки и притворяясь, что ничего не знает о нравах его мастерской. Смерть матери в 1915 году потрясла Климта больше, чем все ужасы мировой войны. К сильным негативным эмоциям он оказался не готов, что-то нарушилось в некогда крепком организме, и в январе 1918 года Климта свалил инсульт, а две недели спустя добило воспаление легких.

И рыдать на его могиле было некому...