Впервые я встретился с Моникой на съемках «Квартиры» (фильм режиссера Жиля Мимуни 1996 года. — Esquire). Знаю, что так могли бы сказать все, кто ее знает, но я влюбился в нее с первого взгляда. А потом мы снялись вместе в целой куче фильмов. Но это не какой-то рекламный трюк. Просто когда-то Серж Гинсбур сказал, что кино — это слишком чувственный бизнес, чтобы оставлять в нем свою жену без присмотра. А я, похоже, воспринял это очень близко к сердцу.

Если бы не Моника, я бы точно просрал «Необратимость» — наш с Моникой лучший фильм. Гаспар Ноэ (режиссер фильма. — Esquire) подошел ко мне в клубе в пять утра и спросил, могу ли я заняться с Моникой настоящим сексом перед камерой. Строго говоря, я послал его на хуй. А потом я позвонил Монике и рассказал ей об этом. «Знаешь, что, — сказала она. — А давай позовем его к нам на обед. Пусть расскажет обо всем поподробнее».

«Необратимость» начинается с того, что Монику насилует в переходе какой-то ублюдок. Это был шок. Все, кто посмотрел фильм, подходили ко мне и говорили, что даже представить себе не могут, как я пережил съемки этой сцены. Но правда очень банальна: Моника испугалась, что я могу набить этому актеру морду и попросила меня уехать. Так что я устроил себе выходные на юге Франции, и на площадке меня просто не было. Какие-то люди спрашивают меня, как я вообще мог допустить такую сцену — насилие над собственной женой. Но эти люди ничего не понимают. То, что происходит по ту сторону экрана — это просто два актера, которые получают кайф от работы. К тому же пенис ему все же подрисовали на компьютере.

Наверное, мой самый любимый фильм — это «С широко закрытыми глазами» (последняя работа Стэнли Кубрика. — Esquire). В первый раз я посмотрел его в одиночку. Как только закончились титры, я позвонил Монике и сказал: «Слушай, нам нужно посмотреть это кино вместе». Вы ведь помните концовку? В самом конце фильма Николь Кидман говорит: «Ну вот, все что нам остается — это отправиться домой и потрахаться». Как мне кажется, это самая смелая штука на земле. Представляете, это же последние слова Кубрика. Его самые последние слова в этом мире. И он говорит: «Давайте потрахаемся». Вот и я так думаю: разве мы здесь не для того, чтобы дать кому-то жизнь?

Самая важная добродетель кинематографа, на мой взгляд, заключается в том, что это один из последних видов искусства, который все еще способен провоцировать людей.

Кино надо снимать так, чтобы после него не хотелось продолжить вечер в Макдональдсе.

Бордели и больницы — вот где я люблю сниматься.

В кино довольно много правды: шлюх часто играют шлюхи, сутенеров часто играют сутенеры, а уж всех трансвеститов всегда играют трансвеститы. А вот вместо наркотиков они вечно норовят подсунуть какую-то херню типа лактозы.

Мне нравятся такие сценарии, где в каждой новой сцене я появляюсь с новой девчонкой или на новой машине.

Вообще-то я ненавижу, когда актеры идут в рекламу и начинают лезть из телевизора в каждый дом, предлагая купить какое-то дерьмо. Это противно. Но спросите меня, стал бы я делать что-то для Гуччи, и я первым делом скажу: сколько платят? Я актер, и это моя работа — сниматься за деньги. Единственное, чего я не стану делать ни за что на свете — это сниматься голым по пояс в рекламе парфюмерии.

Чего я никак не научусь понимать, так это почему люди делают те уродливые вещи, которые они делают.

Мне нравятся безумцы. А еще больше мне нравятся безумцы, умеющие управлять своей судьбой.

Приближение старости странная штука: раз — и ты вдруг начинаешь понимать, какие вещи ты любишь на самом деле, а какие — нет.

Надо всегда хранить в себе ту ярость, которая была дана тебе при рождении.

Я никогда не хотел трахнуть Дженнифер Анистон.