Как правило, я не играю людей, вызывающих доверие.

Когда я был танцором, я работал в ночном клубе с Моникой Ван Воорен, певицей. Мы с двумя парнями танцевали, а она пела. В конце шоу она представляла нас, и однажды ночью сказала: «Знаешь, Ронни (настоящее имя Уокена — Рональд. — Esquire), я буду звать тебя Кристофер». Я ответил: «Конечно, как хочешь». Теперь все зовут меня Кристофер, кроме жены и братьев.

Люди считают меня странным. У меня и правда много странностей, как и у любого, кто с пяти лет в шоу-бизнесе. Все мое образование, весь мой опыт, все мои знакомства, все, с кем я вырос, все, что я знаю, — все из шоу-бизнеса. Я всегда в нем жил. Конечно, я странный. Я с другой планеты.

Я играл очень много злодеев. Возможно, потому, что выглядел моложе своих лет. Теперь, может быть, я буду играть хороших ребят. Я хотел бы получить роль отца с собакой. Иметь дом и детей, и чтобы они спрашивали: «Пап, что мне делать?», а я бы отвечал: «Ты должен поступить правильно».

Моя слабость как режиссера была в том, что когда меня спрашивали, что делать, я всегда говорил: «Делай что хочешь». Мне кажется, режиссер должен быть немного генералом. А генерал из меня вышел бы ужасный.

Один раз я чуть не снялся у Скорсезе. Он несколько раз пытался делать «Последнее искушение Христа». В какой-то момент я должен был сыграть Иисуса. Я провел с ним некоторое время, но потом студия не позволила ему снимать, и проект отложили на десять лет.

При всякой возможности я разглядываю детские рисунки. Такое впечатление, что среди них нет плохих. Это всегда страшно интересно.

Перед тем, как читать сценарий, я подчеркиваю имя моего персонажа, ремарки, касающиеся обстоятельств действия, все, что «он говорит ей с холодом». Потом я перечитываю его снова и снова, пока не наталкиваюсь на фразу, которую по какой-то причине мог бы сказать в жизни. Это зацепка, с помощью которой я понимаю своего героя. С этого момента все идет само собой.

Зарплаты в кинобизнесе не поддаются объяснению. Пока мне не исполнилось тридцать пять, я ни разу не зарабатывал за год одиннадцати тысяч долларов. А я к тому времени был актером уже двадцать лет.

Когда появилось телевидение, мои родители подсели на него. Они купили самый большой телевизор. Ко мне иногда приходят призраки из тех лет: например, обезьянки на мотоциклах. Была очень знаменитая обезьяна, Джей Фред Магс, у нее был собственный мотоцикл, она был звездой!

Ребенком я работал в частном цирке. Хозяина звали Кэрол Джейкобс. Он хотел, чтобы с ним в цирковом номере участвовал его сын, одетый точно так же. Но у него не было сына, и он ставил на номер меня. Мне не платили зарплаты, я работал там, потому что это было интересно.

У меня есть теория насчет слов. Существует тысяча способов сказать «передай мне соль». Это может значить «у меня недосолена еда» или «я люблю тебя». А может «я очень на тебя зол» — этот список можно долго продолжать. Слова — это маленькие бомбы, в которых масса энергии.

Когда я был мальчишкой, было такое правило: если ты не умеешь плавать, надо бросить тебя в воду и ты поплывешь. Меня пришлось вылавливать из бассейна. Я до сих пор не умею плавать.

Когда я исчезаю — я в Венеции. Я прожил там пару месяцев, выучил улицы, я даже знаю, где там китайские рестораны. Я разыскал место, где обедают гондольеры. Проблема в том, что, приехав в Италию, я могу набрать шесть килограммов за одну неделю. Для актера это плохо. Актерам лучше ездить туда, где еда похуже.

В кино актер соответствует сюжету. И так понятно, что я плохой парень, — мне самому не нужно быть плохим. Все, что я делаю, уже плохо. Я прихожу на работу, говорю свои слова и иду домой. Думаю, настоящие злодеи делают точно так же. У них, наверное, есть семьи.

Однажды я был в маленьком городе, пыльном холмистом городке на юге Италии, и встретил женщину с ребенком. Ему было, наверное, около восьми. Он все время смотрел на меня, а потом сказал: «Макс!» — имея в виду Макса Шрека из «Бэтмена». Вот вам и сила кинематографа.

Самое сложное в жизни актера — все время оставаться на виду. Потеряться в шоу-бизнесе слишком легко.

Я знаю, что выгляжу очень странно. Я и в детстве был таким — посмотрите фотографии. Но я не чувствую себя странным. Хотя играть простого парня с вашей улицы мне трудно. Камера превращает странность в злодейство.

Я вообще-то не люблю насилие. Только в очень хороших фильмах. Но по-настоящему странным мне кажется общество, в котором у подростков есть автоматическое оружие, а серийные убийцы спокойно разъезжают по автострадам.

В театре я сыграл множество огромных ролей — Гамлета трижды, Ромео трижды, и, можно сказать, сыграл их плохо. Я изображал всех этих мрачных шекспировских героев, но считаю, что мне не следовало этого делать.

Люди обращают внимание на актеров, потому что актеры хорошо играют, а не потому, что они знают, о чем говорят. Приходится следить за своими словами. Чтобы хорошо играть, не нужно быть умным, достаточно быть хорошим актером.

Я одет в черное, потому что это практично. Ты выглядишь тоньше, ты выглядишь чистым, даже если это на самом деле не так. Азиаты знали это тысячи лет.

Мне приходится читать таблоиды. Откуда бы иначе я узнал, что происходит, что кто кому сделал, кто расстается и сходится опять? Неужели вам неинтересно про только что открытые свитки Мертвого моря? Разве это не важно? Для меня — очень.

В каком-то смысле сочинять мемуары, если вы не планируете многотомный труд, это как подписывать себе свидетельство о смерти.

Прямо сейчас я бы с удовольствием посмотрел кино про зомби. Фильмы про зомби интересны потому, что их можно делать с любым бюджетом. Можно снимать их бесплатно, а можно потратить кучу денег, и все равно это будет фильм про зомби.

У меня нет компьютера, у меня нет мобильного телефона и нет наручных часов.

Хорошо бы у актеров были хвосты. Хвост очень выразителен. По кошке сразу видно, если она разозлена или испугана, потому что она распушает хвост. Если бы мне потребовалось сыграть испуг, мне достаточно было бы распушить хвост. Если бы у актеров были хвосты, это бы все изменило.

Когда был Карибский кризис, у меня был «фольксваген», и как-то раз я сидел в нем с девушкой. Мы слушали радио, и это было похоже на конец света. Бомбы надвигались, и все это казалось очень реалистическим. Мне было около восемнадцати лет.

Профессиональные танцоры никогда не ходят на танцы. Это противоречит их религии.

Когда вышел «Охотник на оленей» , были сообщения в газетах о людях, играющих в русскую рулетку. Придурки есть везде, и я не думаю, что кино имеет к этому какое-то отношение. Подумайте о мире, в котором мы живем. Люди, у которых доля в оружейном бизнесе 5-10 процентов, становятся миллиардерами. А потом говорят об ответственности кинематографа. Кино не имеет такого значения.

Чем старше я становлюсь, тем больше уверенность, что все в нашей жизни — от удачи. И от пунктуальности. Если приходить вовремя, все идет хорошо.

Однажды я ходил к психиатру, но он был такой странный, что я сразу ушел. Мне не требовалась помощь, но кто-то сказал мне пойти и поговорить с ним. Я сказал «О’кей» и пошел — я решил, что это он нуждается в помощи. Он принимал в своей квартире, и его позвали к телефону. На минуту сквозь дверь я увидел его кухню, она вся была в грязной посуде. Он был, очевидно, очень неряшлив, и я решил: ты не можешь советовать мне как жить, если не справляешься с грязной посудой. Но мне очень хочется сыграть психиатра. У меня бы хорошо получилось.

Люди спрашивают меня: «Куда вы ездите отдыхать?» А я никуда не езжу. Кино — это картинка, для съемок обычно выбирают живописные места. Я побывал в местах, куда никогда бы не поехал в отпуск. Никогда. Я был в джунглях, на вершине горы. Я снимался в месте на Гавайях, где делали «Парк юрского периода», в заповеднике. Это как вернуться во времена сотворения мира, вы не поверите, что на земле есть такие места.

Мое любимое занятие — сидеть дома со сценарием и учить роль. Я актер, у меня нет хобби, нет детей, и я не люблю путешествовать.

На съемках я всегда повторяю один розыгрыш. Для этого надо встать рано утром, пойти в гримировочный трейлер, и пока гримерша работает над твоим лицом, притвориться очень грустным. Рано или поздно она спросит: «Что случилось? Вы выглядите подавленным сегодня». Я говорю: «Все в порядке». Потом она говорит: «Ну все-таки, что случилось?» И я отвечаю: «Сегодня у меня день рождения, и мне грустно, поскольку я проведу его в одиночестве и без торта». А потом добавляю: «Только никому не говорите!» К ланчу все уже в курсе, и привозят торт — это очень смешно.

Я не могу ходить, как обычный человек. Никто, кто занимался танцами, не может. Хотя у женщин это меньше заметно.