В отличие от большинства киносценаристов, чьи имена известны лишь в профессиональном мире, имя Ренаты ЛИТВИНОВОЙ знают все. Ее биография – продукт ее собственного творческого сознания, в котором миф рождает реальность, а реальность тяготеет к мифу. Начав с кинодраматургии, Рената легко освоила профессию актрисы, воплотив на современном экране образ звезды из эпохи немого кино – утонченный, изысканный и прекрасно-порочный. В новом амплуа кинорежиссера Рената завершила недавно работу над музыкальным фильмом «Зеленый театр в Земфире».

– Вы во многом тождественны – Земфира в стихах и вы в прозе. Тождественны в открытости, силе, беззащитности. Что, помимо создания картины, дала вам встреча с певицей?

– Вы знаете, она – железный логик. Она стратег. Аналитик. Принципы для нее дороже всего. Она себя несет и хранит. Я считаю одной из целей жизни – себя сохранить. Она может пойти против всех, остаться одной и быть правой. Это очень важно, потому что небесные инстанции любят людей, которые не предают себя. А тот, кто не предает себя, никогда не предает и других. Она очень благородный человек. И вообще я не верю в сотрудничество, когда нет взаимного обмена. Не знаю, что я дала Земфире, но она многому научила меня. Она – часть моей биографии.

– Кроме Земфиры, вы создали роскошную драматургическую галерею образов. Особенно хорош образ героя в фильме «Небо. Самолет. Девушка» – предельно сконцентрированное мужское начало.

– Там просто нет мужчины. В образе мужчины может выступить само небо или даже самолет в небе, совсем неважно. Мужчина в моих сценариях – это рычаг, который приподнимает образ героини. Например, я очень люблю мужчину в моей новелле про стареющего плейбоя. Впоследствии эта история была снята Кирой Муратовой в фильме «Два в одном». Я писала ее с такой нежностью, с такой любовью. Кира его, конечно, в своем фильме демонизировала, но она как режиссер имеет на это право. Кира же гений, она удивляет, она каждый раз бросает вызов этому ханжескому обществу, любит стронуть, возмутить обывателя. Это одно из ее предназначений – «страгивать» обывателя. Она входит в возраст и становится еще более молодой, обретает абсолютную свободу. Как правило, человек с возрастом ее теряет. А Кира – напротив. Быть свободным – одно из качеств гения.

– А в чем вы видите свое предназначение?

– У меня, наверное, немножко другая стезя… Я ее формулирую пока, но скажу честно, я всегда на стороне таких возмутителей. Я с ними. Не с обывателем, хотя обывателей – 90% нашего общества.

– Ваши герои все как один не могут и не хотят сделать героиню счастливой. Это ваш взгляд на мужчин вообще или это предлагаемые вами обстоятельства для ваших героев?

– Видимо, я не встречала таких мужчин, которые бы так формулировали свою задачу передо мной: сделать меня счастливой. Я вспомнила сейчас столь любимую мной пьесу «Пять вечеров», слова героя: «Я намерен вас сделать счастливой»… Я не встречала героя Володина в своей жизни. Но точно помню, что мой дедушка, красавец и аристократ, он меня любил, он на кухне, будучи любимцем женщин, надменным и холодным, чистил кожуру с яблок для меня и звал с балкона, чтобы я шла домой.

– Ваши героини – очень неприкаянны, безбытны, беззащитны перед миром, им в жизни все время холодно…

– (Кутаясь в шубу.) А вы помните, когда у нас на планете Москва последний раз было солнце? И не только на ней. Я сейчас вернулась из Роттердама, там за десять дней солнце было четыре часа. Мне кажется, каждому человеку здесь холодно и неприкаянно.

– Жизнь по вашему творчеству – вещь абсурдная. Что может наполнить ее смыслом?

– По-моему, в страданиях тоже есть удовольствие. Мне очень нравится иногда и пострадать. Ты ощущаешь, что ты тоже живая и у тебя есть сердце. И жизнь, несмотря ни на что, вещь прекрасная.

– «Небо. Самолет. Девушка» в известной степени можно считать ремейком картины «Еще раз про любовь», снятой по пьесе Эдварда Радзинского. Можно узнать его реакцию на вашу картину?

– У него очень хорошая была реакция. Но я думаю, что совершенно невозможно сравнивать два этих фильма. Та картина была снята в рамках идеологии советского кино, где женщине быть до конца женщиной не позволялось. И какой-никакой мужчина в той картине все же присутствовал.

– Вы к мужчинам строги. Какие фигуры мирового кинематографа вам все же нравятся?

– Гэрри Олдмен, Шон Пенн, когда он играет не у себя, как у режиссера, потому что он снимает совсем без юмора фильмы, очень хорошие, но тяжкие. Хамфри Богарт. Я все время говорила Константину Мурзенко, который играл бармена в «Небо. Самолет. Девушка»: «Ты должен быть, как Хамфри Богарт, с проспиртованными губами». И Константин все-таки выпил на съемках коньяк. Для образа.

– А какой фильм Богарта вы считаете лучшим?

– Я люблю «Касабланку». С ее фразочками типа: «Я помню все детали. Немцы были в сером, ты – в голубом». И такт кинооператора. Мужчин он снимал так резко, а как только появлялась Ингрид Бергман, ее лицо становилось размытым, словно оператор заплакал. Как тогда щадяще снимали актрис, и никто даже не думал, что это не монтируется!

– Кто может сегодня заменить Богарта в кино?

– Среди актеров нет никого. Вы знаете, был совершенно замечательный оператор Георгий Рерберг, человек, который снял «Зеркало». Красавец, ярко выраженный мужчина. Выдающегося происхождения. Его дед и прадеды были художниками и архитекторами, один из них построил Киевский вокзал. Мама у него была профессор консерватории. Больше никого назвать не могу, кто мог бы составить конкуренцию Богарту. Хотя в молодости на него был похож Питер О’Тулл…

– Если бы вам предложили сделать ремейк?

– Переснимать «Касабаланку» я бы не стала. Если оставить те диалоги, это превратилось бы в пародию. Это был очень наивный фильм. Если вы знаете историю «Касабланки», то понимаете, что повторить ее нельзя. Режиссер Майкл Кертиц, приходя на площадку, не знал, что он будет снимать. И те, кто с ним работал над этим фильмом, относились к процессу, как к бесконечному бреду. В результате получился шедевр. После «Касабланки» Кертиц уже не снял ничего хорошего. Так что повторить ее нельзя, поскольку нельзя повторить случайность. Я очень люблю этот фильм. И не хочу его трогать. Нельзя его переснимать.

– Вы не жалеете, что закончили сценарный, а не режиссерский факультет?

– Я не написала бы своих рассказов, не поступи я в свое время на сценарный факультет. А ведь это первично. Режиссура бы закрыла мне потребность писать. Хотя я считаю, что сценарному искусству, как и искусству кинорежиссуры, научить нельзя. И то, что я захотела снимать кино сама, было закономерно. Приходит время, когда ты хочешь контролировать весь процесс.

– Недавно я брала интервью у выдающегося сценариста Юрия Арабова. Так вот он считает, что сценарному делу можно обучить.

– Он декан сценарного факультета. Может быть, и можно. Поэтому у нас так много бездарных сценаристов, которые пишут всю эту телевизионную лабуду. И так мало хороших сценариев.

– А для вас время быстро течет?

– Нет. У меня очень долгая планета. Есть люди, которые быстро нащупывают свои рельсы. Я не из них. Да, это две разные жизни. Ну и что? У меня будет еще и третья, и четвертая, и пятая. Может быть, самая настоящая начнется в старости, когда я буду наедине с одной собой писать. И эта будет моя лучшая жизнь.